Книга Татьяны Моисеевой невелика по объему, но это небольшое пространство густо населяют герои, которые жили беспросветно и умерли, так и не дождавшись счастья. Пьяницы и паралитики, вдовы и сироты, одинокие старухи, изувеченные бойцы, несправедливо осужденные, преданные любимыми... Мрут они как мухи: от болезни, от родов, от молнии, от поваленного дерева. Гибнут на путях, тонут в пруду… (По одному утопленнику — на каждые 32 страницы текста.) Есть рассказ, который завершается смертью вообще всех персонажей — не только главных, но и второстепенных.

От такого обилия трагедий смерть даже как-то девальвируется. Не потрясает.

Однако я подозреваю, что эффекта чернухи автор добился совершенно нечаянно. Судя по стилю речи и по мотивам, которые использует в своих рассказах Моисеева, автор равняется на классиков — Шолохова, Распутина, Белова, Астафьева. Возможно, Трифонова. Может быть, и на кого-то из современников, Сенчина например. То есть автор ставил вполне гуманистические цели — поведать о непростых судьбах людей на фоне истории XX и XXI веков. Вызвать в читателе сочувствие. Затронуть какие-то струны. Подвести к каким-то выводам.

Но увы, до намеченных образцов дотянуться пока не удалось. Возможно, автор садился за рассказ и хорошо представлял себе, какую мысль хочет передать читателю. Но литературными приемами пока не овладел в совершенстве, и потому канал связи «писатель — читатель» оказался нарушен. Не работает. Информация не доходит, мысль не доносится. Говорит автор: «родители умерли» — но сердце читателя не сжимается. «Муж пил и бил», — уверяет автор, но читатель спокоен, и никого ему на самом деле не жалко.

Почему так происходит? Да потому что, во-первых, автору пока не хватает умения создать портрет героя. Любой персонаж Моисеевой — это условный Витька или Олег, условные Танька, Оля, Лида… Ни у кого из них нет индивидуальных речевых характеристик. Нет говорящих деталей в одежде, поведении, мимике, жестах. К имени героя автор присоединяет одно какое-нибудь определение вроде «склочная», «некрасивая» или «беспомощный» — и довольно. И это еще в лучшем случае! Некоторые герои обходятся просто характеристикой «старуха» или «сирота». Какой уж там портрет!

Во-вторых, прозе явно не хватает психологизма. Автор интуитивно выбирает сюжеты, в которых есть богатый потенциал: например, несчастная подруга звонит счастливой, чтобы посоветоваться. Интересно? Да, интересно. Или молодой человек узнаёт о том, что он ВИЧ-инфицированный — его заразила любимая жена. Еще интереснее! Тут бы и карты в руки, тут бы и изобразить всю глубину, неоднозначность и сложность переживаний героев в нестандартных, пограничных ситуациях. Ан нет! Автор скользит по поверхности, всякий раз отделываясь сообщением о том, что герои в таких-то и таких-то обстоятельствах были несчастны. Вероятно, тут на помощь должны бы прийти житейская мудрость, писательская наблюдательность, любопытство к человеку: как он устроен? как реагирует? что чувствует? Должны бы, но не приходят.

Не раз читатель будет задаваться вопросом: в чем мотивация замужней Тани, которая 15 лет названивает женатому Сане, если тот и слышать ее не хочет? Почему на этой странице Аня Саню раздражает, а на следующей у него к ней уже самые нежные чувства? Почему жалкая и завистливая Оля отвергает Женьку, в которого влюблены все одноклассницы? Почему ВИЧ-инфицированный Олег едет из столицы в маленький провинциальный городок, если в городке сплетни распространяются гораздо быстрее, а в столице никто и никогда о твоем диагнозе не узнает, если сам не сообщишь? Но объяснений от автора мы не дождемся.

В-третьих, в-четвертых и в-пятых… Ряд замечаний можно продолжать, но уже не в духе рецензии, а в духе редзаключения. Речь идет о чисто технических проблемах, которые решаются обычно на этапе рукописи, а тут вот взяли и попали в печать.

Некоторые сюжеты строятся на фактических ошибках. В рассказе «Развод» жена рада разводу с мужем-алкоголиком, а тот неожиданно умирает, и «спустя немного времени заселился в неприватизированную Толину квартиру единственный прописанный в ней человек — тридцатилетний наркоман Славка…». Финал намекает на то, что не надо было жене торопиться — досталась бы ей тогда квартира в награду за все страдания. Однако в тексте указано, что жена по своей воле «выписалась» еще до развода. Хм… вообще-то это означает, что она осознанно отказалась от права там проживать — хоть жена она, хоть не жена, развод в этом смысле ничего не изменит. Но, судя по всему, автору эти юридические тонкости неизвестны, автор думал, что жена на что-то может претендовать даже и без постоянной регистрации, коль она жена. И на этом заблуждении выстроен текст. Исправь ошибку — и от замысла рассказа ничего не останется.

Или вот рассказ про ВИЧ-инфицированного. Не имея никаких особенных знаний на тему ВИЧ-инфекции, автор берется описывать те обстоятельства, с которыми герою приходится сталкиваться. И всё выходит как-то сомнительно. Почему-то анализ герой может сдать, только получив направление от терапевта. Странно, странно… Ну да ладно, дело происходит в провинции — допустим, там вот так заведено. Но дальше основная проблема выстраивается вокруг того, что герой не может найти работу. А почему он не может найти работу? Потому что для заступления на любую должность в его городишке требуется пройти медкомиссию! Если хочешь работать официально, по трудовой книжке, — то без медкомиссии, мол, никак. Будь ты хоть менеджер, хоть сметчик, хоть банковский работник. Ну вот уж это и вовсе неправдоподобно: в столицах такого нет, с чего бы в провинции обычных офисных сотрудников (не военных, не медиков, не педагогов) гоняли бы на комиссию? Просто автор нарочно притягивает за уши такие явные примеры дискриминации: вот и мать брезгует есть с героем из одной посуды, вот и одна знакомая зовет работать, но добавляет, что на место сотрудника, который оказался болен гепатитом, за что и был уволен… Доступа к нужной фактуре у автора нет, поэтому сюжет изобретается произвольно — немудрено, что с ошибками.

Еще одна техническая проблема — неумение выстроить нарратив в какой-то одной системе. Оптика порой оказывается совершенно сбита. Автор может начать рассказ, описывая все происходящее через призму восприятия главного героя, а где-то в середине или конце неожиданно взять на себя роль всеведающего автора. Ввернуть мысли второстепенных героев, которые главный герой уж никак не мог подслушать (мысли Ани во «В горе и в радости», мысли Наташи и биография Светы в «На краю»). Или пересказать эпизод жизни кого-то из близких — как бы в воспоминаниях главного героя, но так красочно и в таких подробностях, как будто главный герой это видел собственными глазами (драка внука и смерть дочери в «Траве у дома»). Но он не видел… И он не телепат… Из-за этого порой возникает путаница: а кто, собственно, главный герой?

Путаница случается и с главной мыслью произведения. Например, в рассказе «Дочки-матери» несчастная подруга Оля жалуется счастливой подруге Кате на дочку-подростка: курит, мол, гуляет, а мы такими не были. Но из воспоминаний Кати читатель понимает, что именно такими они как раз и были: тоже тусовались по подвалам. Ирония автора ясна и замысел рассказа, казалось бы, прозрачен. Но неожиданно в финале всё рассыпается: Оля сообщает Кате о смерти Сережки, подвального Олиного ухажера, и Катя плачет. Так о чем была эта история? О детях и родителях (из поколения в поколение ничего не меняется)? Или о том, как по-разному складываются судьбы друзей детства: кто-то счастлив, кто-то — нет, а кто-то вообще умер от передоза? Или о том, что счастье Кати ненастоящее и все это время она любила Сережку?

Чувствуется, что у автора есть подлинный интерес к человеческим судьбам и горячее желание на примере этих судеб поразмыслить о жизни. И это замечательное стремление: хороших рассказов много не бывает, особенно если они о современности. Но, как ни крути, без писательского мастерства тут не обойтись. Придется учиться выражать свои мысли и наблюдения, грамотно используя художественные средства. Налаживать линию связи с читателем. Так чтобы мы не задавались вопросом «Что хотел сказать автор», а понимали это безошибочно, и болели бы за героев, и еще долго мысленно проживали бы их непростые истории.